Год: 2016
Месяц: июнь
Номер: №23
Сегодня суббота, с самого утра женщины в доме занимаются стиркой. Пахнет содой и мыльным паром, и редко кто выходит из дома на улицу, чтобы подышать весной. А весна под самыми окнами, разъедая снега, наполняет многочисленные ручейки, которые несут талую воду по склону вниз. В окна дома ярко отсвечивает последний лед с речки, которая рядом в низине, за речкой высокие тополя и редкий березняк.
Володька, младший сын хозяйки дома Варвары Петровны, топит баню. Он в большой, не по росту, фуфайке появляется то там, то здесь под окнами, носит воду, собирает дрова, что-то делает под навесом. Потом ему на помощь идет квартирант Михаил Абрамович, который до войны был скрипачом. Володька пропускает его в баню и быстро закрывает за ним дверь. В бане тесно, мрачновато и пахнет пока что погребом.
- Топим, значит,- с улыбкой произносит Михаил Абрамович и садится на лавку у окна. Оба истопника смотрят на огонь в печке и молчат.
-Топлю,- наконец отвечает Володька,- мыться надо. Вот только дров мало осталось.
- Заготовим, - отвечает ему Михаил Абрамович.
- А может, хватит до тепла, - вслух рассуждает Володька. - В лес ехать не охота. И лошадь надо просить в колхозе.
Михаил Абрамович ничего не отвечает, но понять парня можно. Война. Сейчас в деревне не только мужиков, но и лошадей-то здоровых нет. Все там - на войне. А Михаил Абрамович здесь, потому что их с мамой эвакуировали из Ленинграда. Таких, как они, сейчас много на вятской земле, в каждом селе по несколько семей.
- А вы сегодня на скрипке будете играть?- спросил Володька, вопросительно глядя на Михаила Абрамовича голубыми детскими глазами.
- Обязательно буду,- ответил тот.
- А чего?
- Весну.
- А весна – это, когда жаворонок поет? – снова спросил Володька.
- Когда душа оттаивает, - ответил Михаил Абрамович.
- Я это тоже понимаю, я это чувствовал, - торопливо пояснил Володька. - Мы тогда шли на рыбалку, и небо было розовое - розовое. А потом оно поднялось.
И Михаил Абрамович не спросил, что поднялось, потому что понял - так может подниматься только солнце.
- Ну, я, пожалуй, пойду, Володька. Только скажи, почему воду носить не позвал?
- Мать не велела, - нехотя ответил Володька. – Сказала, что вы слабые ещё оба с тетей Полей.
Весь субботний день Михаил Абрамович не расставался со своей скрипкой. Несколько раз выходил на крыльцо, чувствовал, как его переполняет солнечный день и не мог удержаться, закидывал свои седые волосы назад, чувствуя, как свободнее становится лбу, упирал подбородок в тёплую деку скрипки и начинал играть. Но, как только кто-нибудь выходил из дома, музыка прекращалась. Михаилу Абрамовичу почему-то становилось неудобно играть, когда все заняты тяжелой работой. Хотя это и есть его работа, за неё он когда-то получал приличные деньги. Но это там, в Ленинграде. Здесь под работой принято подразумевать другое. Здесь от работы у людей болят руки по ночам. А у него от работы было волнение, да иногда уставали пальцы левой руки. Он никогда не поднимал тяжестей, не ухаживал за животными, но жил, кажется, не хуже других. Здесь такая жизнь дается с большим трудом.
Хотя Володька тоже в чем-то талантлив. Михаил Абрамович видел его прекрасные рисунки в старом альбоме на столе, но с детства Володьку приучают к тяжелому крестьянскому труду и не понятно - правильно это, или это губительно для юного таланта. Ясно одно, что здесь иной мир, иные представления о жизни и её ценностях.
Там, откуда приехал Михаил Абрамович, умение красиво и точно излагать свои мысли ценилось так же высоко, как здесь ценится умение колоть дрова или косить сено.
Хлопает дверь за спиной у Михаила Абрамовича. Вслед за этим некрасивым звуком в сенях появляются две большие корзины с бельем, а следом за корзинами выходит на крыльцо раскрасневшаяся от стирки Варвара Петровна. Михаил Абрамович кладет скрипку на узкую деревянную лавку возле стены и быстро идет к корзинам, чтобы помочь Варваре Петровне донести их до колодца. Сейчас чистая вода только глубоко под землей, там, куда не проникают теплые апрельские лучи.
Пока Варвара Петровна полощет белье, Михаил Абрамович наблюдает за ней. Ей около сорока, она худая, высокая и сильная. Её лицо, как у многих женщин сейчас, строгое и печальное, но по-своему красивое. Волосы Варвары Петровны иногда выпадают из-под платка русыми прядями, мешают работать. Она то и дело ловко подтыкает их под синий платок.
Варвара Петровна добрая милая женщина, но Михаил Абрамович никогда не смог бы полюбить такую. Она говорит каким-то грубым, почти мужским голосом, а когда вдруг заплачет, то всем в доме делается не по себе.
Это родной, но далекий для него мир, и Михаил Абрамович в этом мире может быть только гостем. Ему порой очень хочется сказать Варваре Петровне что-нибудь приятное, но он понимает - это невозможно, потому что сразу будет расценено как ухаживание, а ухаживать за солдатками здесь не принято, так же, как говорить о прекрасном, когда кругом горе. Когда-нибудь, конечно, это всё пройдет, жизнь станет другой. Но сейчас нужно быть таким, как все.
В баню Михаил Абрамович ходит последним, после того, как сносит туда свою маму. Мама не может ходить: у неё дистрофия. Носить маму на руках тяжело, но ведь и мама его вот так же когда-то носила. Она носила его несколько лет, пока он был маленьким, а сейчас он ухаживает за ней. Так устроена жизнь.
Когда после бани Михаил Абрамович кладет маму на кровать, мама всегда целует его в лоб и говорит своим молодым голосом: «Спасибо, сынок». От этих слов у Михаила идут мурашки по коже. Мама ему благодарна. Она любит его.
Потом в баню идет Михаил Абрамович. Пройдя предбанник, седой скрипач приоткрывает дверь в баню, из неё вырываются клубы пара и обжигают лицо. Он машинально отклоняется назад, отступает немного и кладет скрипку на полку в углу предбанника. Она, расставшись с ласковым теплом его руки, жалобно всхлипывает. Михаил Абрамович оборачивается и видит, как скрипка смотрит на него из темноты, поблескивая коричневым лаком. Он резко открывает дверь в баню и скрывается в клубах пара, который приторно пахнет березовым веником.
Моется он долго, почти без мыла, горячей водой и щелоком. Потом начинает задыхаться и понимает, что пора. Володька уже, наверное, вышел на улицу слушать музыку.
На улице Михаила Абрамовича обдает вечерним холодком, к которому примешиваются запахи оттаявшей земли. От всего этого голова Михаила Абрамовича становится необычайно светлой и весна наполняет его тихой мелодией забытых чувств, рождает в сердце что-то новое, что трудно выразить словами. Обнаженный скрипач закидывает волосы назад, чувствуя, как свободнее становится лбу, как подбородок упирается в теплую деку скрипки и начинает играть весну. Он ощущает ногами холодную землю, вдыхает тревожный весенний воздух и смотрит вверх, туда, где сплетаются тонкие ветви тополей. Туда, откуда смотрят на мир блестящие глаза звезд. Он смотрит в небо и играет. И странные в этой весенней ночи звуки вырываются из-под смычка. Вырываются и летят, летят навстречу соловьиным трелям. В них звон ручья и всполохи пережитого, в них блестящий под солнцем снег, в них ожидание восторга и сам восторг. И что-то ещё огромное и дорогое, отчего хочется плакать и лететь в манящую бесконечную Вселенную.
Володька стоит на крыльце, напряженно слушает скрипку и ему кажется, что вот сейчас он откроет для себя что-то очень важное. То, ради чего он живет на земле. Ради чего живут на земле его отец и мать. Ради чего отец убивает на фронте страшных и злых фашистов, которые не хотят приезжать в гости, а хотят владеть всей русской землей. Володька видит в темноте тощую фигурку Михаила Абрамовича и ему не верится, что эти волшебные звуки оттуда, от него. Ему кажется, что они доносятся с неба.
И в это время одна из тонко звенящих неожиданно трогает его неопытное сердце. Володьке становится тяжело и больно от повторяющихся и нарастающих звуков. Он тихо всхлипывает и неожиданно для себя начинает плакать. Он плачет за всех. За мать, которая перестала улыбаться и пугает его своим обреченным взглядом. За отца, который обязательно вернется с войны, потому что и без него уже многие не вернулись. За дядю Никифора, которого арестовали перед самой войной и расстреляли неизвестно за что. За бабку Тоню, которая, наверное, скоро умрет от старости, и за тетю Полю, которая второй месяц умирает от дистрофии. Он плачет и понимает, что музыка - это не только восторг, но и слезы, когда неожиданно уплывает последняя надежда на счастье.
Скрипач перестал играть.
Мальчик перестал плакать.
И на землю вернулась обыкновенная весна - маленькая отдушина в большой и тяжелой войне.
Сто рублей
Сто рублей можно было заработать только на песчаной косе, занимаясь раскряжевкой и колкой дров. Там с весны находился огромный плот, состоящий из свежих осиновых бревен, которые на всю округу распространяли кисловатый аромат лесной низины.
То место на косе, где стоял плот все называли «Райтопом» и большой удачей считалось наняться в «Райтоп» на работу. Причем лучше было сделать это неофициально, по договоренности с каким-нибудь хитроватым завхозом, который носит на плече кожаную полевую сумку, где кроме документов обязательно была припрятана початая бутылка водки, запечатанная пробкой из газеты.
- Если бы у меня были деньги, - говорил Колька Ставрида, - я бы забурился в ресторан, посидел там часок – другой, а перед уходом снял самую красивую бабу.
- А бы лучше ружье купил, - вступил в разговор Лешка. С ружьем по лесу ходить удобно.
- На охоту?
- На охоту - не на охоту, а с ружьем как-то безопаснее. Ружье в наше время каждому надо иметь.
- В каком это смысле? - не понял Колька.
- На всякий случай.
Почему-то в ту пору мы представления не имели о том, что приличные деньги можно заработать как-то иначе – не тяжелым физическим трудом. Не занимаясь переноской тяжестей, не потея и не чувствуя усталости. И мы в свои тринадцать лет уже были готовы к этому труду, мы с радостью соглашались на него, только бы заработать хоть какие-то деньги.
Особо выносливые и удачливые парни из нашей компании, порой попадали в бригаду грузчиков, разгружающих баржи с мукой. Там за смену можно было заработать десять рублей. На эти деньги можно было купить три бутылки приличного сухого вина и угостить им девчонок. Можно было позволить себе стать щедрым и даже расточительным.
Имея сто рублей, можно было отправляться в путешествие. Можно было уехать к морю в Крым, отдохнуть там и вернуться обратно. Да что там говорить, сто рублей открывали перед нами невиданные возможности и могли сделать реальностью самые фантастические мечты. Сто рублей были тогда огромными деньгами, потому что наши родители получали за свой труд по шестьдесят. Но чтобы заработать эти самые сто рублей, нужно было иметь, как минимум моторную пилу. А в нашей компании никто таким богатством не располагал. Моторные пилы в то время почему-то были дефицитным товаром.
И мы решили действовать. Мы решили собрать моторную пилу самостоятельно. Регулярно посещая базу «Вторчермета», которая располагалась за селом на берегу реки, мы точно знали, когда там появляется транспорт из местного леспромхоза. В этот день охранник базы подолгу не покидал свое рабочее место, он сам сортировал металл и если находил там что-то нужное, то почти всегда прятал найденное в дощаной сарай, который находился рядом с весовой.
В тот день мы видели, как Максим Иванович несколько раз заходил в сарай, неся в руках что-то похожее на детали от моторной пилы. После этого план действий созрел у нас сам собой. И для его осуществления нам нужна была обыкновенная железная лопата, потому что пол в сарае был земляной... Оставалось дождаться того момента, когда Максим Иванович покинет свое пристанище, потом в ночной темноте прокрасться к сараю и начать копать.
Но на этот раз бессменный охранник базы «Вторчермета» очень долго не уходил со своего рабочего места. Уже стемнело, уже давно пригнали в деревню стадо коров. Мужики у пивного ларька на пристани запели «По Дону гуляет казак молодой». Собака старого ветеринара завыла страшным голосом где-то в густых кленовых зарослях, возле ветучастка. А в кабинете Максима Ивановича все не гас тусклый желтоватый свет.
Нам до чертиков надоело сидеть за забором базы, в заброшенном малиннике, где земля была холодной и влажной как на кладбище. Время приближалось к полуночи, а Максим Иванович все еще был на посту. Обычно он уходил с работы много раньше. Но сегодняшний день для него был, по-видимому, каким-то особенным... И вскоре мы узнали почему.
Из темноты за нашими спинами неожиданно раздались чьи-то шаги. Потом в неясном свете фонаря появился человек в сером плаще и литых резиновых сапогах. Неизвестный человек дошел до сторожки, осторожно постучал в окно и вскоре возле сарайчика появились две фигуры. Максим Иванович и его ночной гость говорили полушепотом. Они открыли дверь в сарай, зашли в него и он тут же осветился изнутри живым передвигающимся огоньком карманного фонарика. Из сарая стали доноситься глухие железные звуки. Потом огонь погас, и возле сарая вновь возникли две темные фигуры, только теперь рядом с ними стоял большой холщевый мешок, до самого верху набитый какими-то железными деталями.
- Ну вот, - проговорил над моим ухом Колька Ставрида, - пока мы тут сидим, он все путевое раздаст нужным людям.
- Ворюга! – откликнулся из-за куста мой старший брат.
- Кто на чем сидит – тот тем и кормится, - резюмировал Вовка Корепин, не выпуская из рук лопату.
Потом Максим Иванович и его ночной гость долго сидели в сторожке с одним окном. На сатиновой занавеске окна были видны неясные тени собеседников. И потому как эти тени постепенно становились всё выразительнее, а разговоры все громче, мы поняли, что люди в сторожке, скорее всего, выпивают, что им хорошо. А когда тени стали обниматься – мы осознали, что пьянка подошла к своему апогею и сейчас может продолжаться до утра.
В конце концов, нам надоело дожидаться окончания попойки и мы решили поскорее сделать то, зачем пришли. Мы осторожно прокрались к сараю с тыльной стороны и стали быстро копать землю возле дощаной стенки, намереваясь поскорее сделать подкоп. Грунт под стеной сарая оказался сухим и твердым как асфальт, к тому же лопата в нем постоянно натыкалась на какие-то ржавые гвозди, болты и обрезки проволоки, отчего в ночной тишине раздавались громкие звуки. Нам стало казаться, что подкоп в таком грунте придется рыть до глубокой ночи. К тому же звон лопаты может привлечь внимание.
И тут кто-то из нашей компании неожиданно обратил внимание на мешок ночного гостя. Он таинственно белел возле двери в сторожку. Этот мешок показался нам сейчас таким доступным, что просто грех было его не украсть. Тем более что у этого манящего мешка не было законного хозяина. Его нынешний хозяин был, по сути, таким же воришкой, как и все мы.
Почти не дыша, мы осторожно прокрались к мешку и унесли его к дороге, заросшей по бокам огромным репейником и полынью. Мы несли мешок сначала медленно, а потом всё быстрее и всё увереннее. Нас переполнял азарт первого удачного воровства и неслыханного нахальства.
В мешке оказалось именно то, что нам было нужно. Помятые рога от бензопилы «Дружба», покореженный мотор к ней, разбитый редуктор, поршни, цилиндры, карбюраторы. Впечатление было такое, что из всей этой кучи запчастей можно будет собрать не одну, а две, или даже три моторных пилы.
Но когда на следующий день мы приступили к сборке, оказалось, что даже одну пилу из всего этого хлама собрать будет трудно. Причем для этой цели где-то нужно будет найти рабочий редуктор. Одно успокаивало, если нам удастся собрать настоящую моторную пилу, мы сможет, наконец, заработать заветные сто рублей.
Два дня мы усердно собирали нашу пилу. И когда она однажды вечером неожиданно завелась, заработала, пуская в сторону сизый дым из помятой выхлопной трубы, - нашему ликованию не было предела. У нас к тому времени были уже свои поджиги, была даже самодельная пушка, собранная из канализационной трубы и остатков подъемного крана, но никогда ещё не было настоящей моторной пилы. Оставалось найти усатого завхоза с полевой сумкой на плече и договориться с ним о нашем рабочем месте на песчаной косе. Знающие люди подсказали, что найти его можно на Хлебокомбинате в районном центре, где по утрам он сидит в небольшой каморке за мучными складами.
На поиски завхоза наша «шобла» направила меня и Вовку Никулина. Хлебокомбинат мы нашли на окраине Красновятска. Потом отыскали нужный цех, где стоял нестерпимый жар и божественный запах свежеиспеченного ржаного хлеба, вот только кабинет завхоза долго не могли обнаружить. Он оказался где-то на заводских хлебозавода, возле мусорных куч и штабеля полусгнивших досок. В кабинете завхоза было пасмурно. Возле высокого мутного окна жужжали крупные мухи, а на цементном подоконнике единственного окна толстым слоем лежала белесая пыль.
- Ну, зачем пожаловали, молодые люди? – обратился к нам общительный и розовощекий завхоз.
- Работу ищем, - заученно выпалили мы.
- Какую?
- Да дрова распилить, например. Расколоть, сложить для вашей организации.
- А пила у вас есть? – спросил завхоз.
- Есть. Если бы не было – не пришли бы, - уверено ответил Вовка Никулин.
После этого завхоз как-то озадаченно посмотрел в окно и продолжил:
- И какую цену хотите получить?
- Да, как все. По рублю за кубометр.
- По рублю?! – удивился завхоз. – Такой цены у нас нет. Это вы хватили лишнего друзья.
- Десять процентов ваши, - снова заученно выпалил Вовка.
Завхоз на какое-то время задумался, левой рукой почесал за ухом, ещё раз озадаченно посмотрел на нас и уже более мягким тоном сказал:
- Ну… Пойдет пожалуй и по рублю, коль так. Вот только по возрасту вы что-то не совсем мне подходите. Взрослые-то люди в вашей бригаде есть?
- Есть, конечно. Как не быть. У нас один уже школу закончил и в тюрьме два года отсидел. Он у нас за бригадира будет.
- А за технику безопасности кто будет расписываться? Я вас без техники безопасности до работы не допущу. По инструкции не положено.
- Он и распишется за всех.
- Он и деньги получать будет?
- Да. Мы ему доверяем.
- Кто такой?
- Колька Ставрида.
- Хороший человек? - уже совсем по-дружески поинтересовался завхоз.
- Хороший.
Так мы получили работу. Теперь каждый из нас мог заработать себе на патроны, на порох, на коньки под названием «дутыши», на сигареты «Прима», на хорошие блесны для спиннинга. Короче говоря, каждый из нас в перспективе мог заработать приличные деньги, а потом, после бутылки пива, позволить себе безрассудный по щедрости поступок. Коим могло быть приобретение настоящего шерстяного спортивного костюма в магазине под названием «Культтовары», или шестиструнной гитары, или черной спидолы с коротким названием «VEF».
Жаль, наша моторная пила, на половину состоящая из алюминиевой проволоки и изоляционной ленты, проработала на песчаной косе недолго. Однажды вечером она жалобно заверещала, как-то странно затряслась и подозрительно резко заглохла. Мы отложили в сторону колуны, участливо подошли к нашему бригадиру и, ничего не говоря, сели на холодный песок.
- Кажется, коленвал заклинило, - прокомментировал происшедшее Колька Ставрида.
- Сейчас ее больше не восстановить?- спросили мы.
- Это основная деталь, можно сказать, половина пилы, - хриплым от досады голосом ответил бригадир. - В ней и так ничего живого не было, а сейчас и подавно. Сейчас это хлам, мужики. Металлолом.
Пилы больше не было. А заработать большие деньги в местном колхозе нам казалось нереальным. Но мечта получить когда-нибудь за свои труд сто рублей почему-то не умерла. Мы заготавливали грибы, собирали шиповник, рыбачили. Мы постепенно приближались к заветной цели, пока неожиданно не повзрослели и не поняли, что так сейчас будет всегда. Что погоня за деньгами будет сопровождать нас всю жизнь. И тут ничего не поделаешь. Так устроен мир.
фото с сайта zalpoeta.net
Комментарии ()